Читать интересную книгу Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Топор посреди комнаты, не ниже, не выше, подвесил Кристофер Рен. Маляру с грфоциклом вздумалось замерять те и пределы, оставались до всех четырёх, пола и потолка, в совершенстве поровну. Господин-бытовой-бездельник-невежда, ещё молодых, проснувшись и узрев, чрезвычайно. Как мимо (к потухшему камину, недожарился поросёнок, к полке с солнечными системами, к окну, за простёрлась большая мирозданья, к рыцарскому, в шлеме толика антрацита), когда висел без к тому побуждений. Не держало нити, утверждающих воздушный средств, сильной воздуха из пола, растянутой через всю паутины или желобов пентаграммы. Пока сидел на, протирая глаза, взирал на этакое, распахнулась, женщина-кормилица на пенсии, пожилых, мать едва пробудившегося. У порога, с осуждением на отпрыска, втянув ноздрями, с сожалением и злостью: ну опять нажрался, ну не можешь ты разве в этом деле не пускать по следу станичников. Ну в комнате же такой перегар, хоть топор вешай. Осознав окончание, выслушивал глядя на, перевёл на, в сей наткнулась и. Глаза от удивления, губы осуждающее, мол, видишь, до чего своим пьянством, уже и полуалебарды. В спальню ещё одна, невредимая, скорее девушка, молодая с россыпью веснушек старше себя. Сестра или невеста. Амбре, с клеймлением уставилась. Сделались друг на друга и на однояйцовых идолов справедливости минуя судебное разбирательство. Коррупционная поза, склонённая под иным углом зрения голова, выражение лица в духе прозревшей Фемиды. Ну сколько же можно. Ну нельзя же в самом деле так, противным голосом сестра. Дышать нечем, хоть топор… Дочь или невестку локтём, ткнулась в узнавание. Не находя, на брата. Это не я повесил, развёл. Взгляд на мать. И уж не я, пигалица, отмахнулась. А вообще, если так пить, не только топоры, гиппопотамы станут. Возможно, Якоб в кустах по другую Вислы гиппопотама, с трудом понимается, как мог мигрировать даже в Столетнюю.

«…проклятая ушастыми аурелиями королева не понимала, не могла понять, даже представить (однажды накурившись дряни, подсунул освенцимский шут, себя в шестьдесят девять с этим самым Помпонием), как младенец способен её. Младенцев трое, пальцев на левой дворцового петуха. Во дворец свезли из разных королевства, в пути измарались до непотребного, по сердцу королеве. Родились в один, воды из бетельного плевка, месяца длинных стеблей, намотанных на дверные ручки. Как и в пророчестве. Если шут не солгал. Но нет, у того духу (однажды хватило сказать магистру гвардии королевы, рога на его шлеме не идут ни в какое с истинными, супруга наставляет вот уже десять со всей окрестной чернью и не со всяким из баронства). Видно было, говорит как под пыткой, все правдивые (о том, шуты часто оказываются под пыткой, к тому же умеют превосходно лицедейничать, королева с высоты своего не). Известно, королева умеет видеть ложь, для неё лживые морфоизъяснения видимыми, предстают в образе разной длинны человеческих фекалий, проплывают под её носом и устремляются в вырез меж дряхлых персей и под подол. В тронном дворца, при свидетельстве королевского двора, в почтительных полупоклонах по стенам залы, мертвецки пьяного и желающего совокупляться со всем окружающим, в первую очередь с фрейлинами, три чуть на отдалении колыбели из недосохшей глины, под костры, досушить начатое, глупец гончар не принял в рассмотрение дождь. В каждой колыбели чумазое дитя, один с раскосыми, другой темнокожий, волхвы во младенчестве, один должен оборвать царствование и самую, дорожила, поскольку верно не зала, сможет ли забрать с собой так понравившийся кадуцей Помпония. В виде фаллоса, с раздувшейся от укуса пчелы, было куда поместить горох, пчела так же вырезана на, находила особенную пикантность. …и да настанет конец правления той, великой пигалицы, захочет чтоб её земли парили в воздухе, умертвит тысячи медуз, для не будет существовать кровных уз и родной брат для, будет не ближе не выезжавшего за Полярный эскимоса. Никаких сомнений, все про королеву. Лестно, радостно, когда узнала про пророчество, шут ткнул в содержание, на несколько мгновений распустила клубок нервов и чувств, порывистой, едва не прослезилась. Но то мимолётная, увидь кто другой, немедленно казнён (затрахан до смерти в раскалённом быке). Трогать шута пока нельзя, в руках сосредоточено несколько нитей (от подола королевы через люстру, от тампона королевы через спинку трона и от вставной челюсти королевы через горб придворного палача). Что за жуткое начинать всякое составное с „и“, как будто раньше уже представлено нечто с этим. …и да конец этот, наступит от ступни человека, родившегося на сороковом году царствования её, в день воды из бетельного плевка, месяца длинных стеблей, намотанных на дверные ручки. И не будет спасения от него ни под одеялом, ни в астрономической башне и исполнится сие пророчество с треском. С каким дожидалась сорокового года своего, как выяснил Помпоний, так же сильно, в двенадцать лет ждала когда её прямая кишка наполнится чем то потвёрже дерьма. Разослала верных и послушных из своей личной, во все уголки королевства к тому уже сильно заплетённые паутиной, искали детей, родившихся в указанный в пророчестве. Лишь трое, не стали докладывать о потерянных по дороге, проданных в тавернах и на большаках ещё дюжине. Подле колыбелей магистр гвардии, капитан рыцарей, опёршийся на свой двуручный, безразлично приказов насолить. Сэр Малум. Размышляла, какой из младенцев призван в этот уничтожить и что такого выпила вчера на пиру, по сию тянет обдать всех рвотными массами. Ответ, впрочем, то неведомое многим, свойственное женщинам, в особенности колдуньям, зуд в промежности. Двое с чёрными кудрявыми, только таких в гвардию и в фавориты. Один, лежавший в серединной, золотоволос, потухающее солнце. Не любила солнце, при свете любовникам её вены, в полумраке выдавал за татуировки и карту, выгарцевовал на её теле Содом-Мерлин, вела в королевство Ург-Ебатория и дальше, к Ананьинским могильникам близ Елабуги. Бледна, с тонкими болезненными лица, на всех окнах дворца тяжёлые бархатные, славные от солнечных и телескопов паломников, в углах блаженствовали пауки, любители полумрака и беззлобного совокупления. Тот самый казался очевидным, всё равно намеревалась умертвить всех, не желая признавать очевидности ни в чём. Но, чёрт побери, сколь любопытно и невообразимо, как этот беспомощный, удавить достаточно нескольких, способен, великую в позе наездницы и ужасную сквиртингёршу, могущественную колдунью через ритуал, стальную правительницу, могущую качать уды подданных пальцем на расстоянии? Что должно, какие воедино, что бы беспомощное, сокрушило могущество, стирающее пыль с самых высоких слуховых и подчиняющее целые муравейники? Убей черноволосых, магистру, не отрывая созерцательного от чёрных плит залы. Молча повиновался. Облокотил чудовищный о колыбель с боков, достав кинжал, уронил, поднял, порезался, некоторое поднимал забрало полизать рану, глухо выругался из под, нанёс два быстрых, рога на шлеме скрутились ещё на половину витка каждое. За троном, всегда готовый появиться по приказанию своей временной, потирал руки шут. Знал, правительница видит ложь, всё равно схитрил. Недосказанность не враньё, а перепих в портомойне не священная клятва. Не открыл королеве последней строчки сказанного. …и да станет тем человеком тот из всех родившихся, кого лохудра королева выберет сама». Сказка тезисно выбита в большой коричневой, пока не столь, хотелось составлянтам, по содержанию вопросы, но и ответы. Лукиан Карлович кожаное схлопывание, том в почтовый пододеяльник. Надо ли адрес места? Эльзас, монастырь Нотр-Дам д’Эленберг близ Мулюза, настоятелю под рясу. Предательством в отношении Л. К., однако тот его раньше. Лукиану Карловичу восемьдесят семь, последние тридцать сопутствовал. Теперь, в Ханау, да, наверное, началось ещё в Ханау, переменилось. Стал привечать другого любовника, однако не в этом. Трудно мозайкировать все разрозненные, полунамёки, вольные промахи, намеренную трепотню о невечном. Копошение рода в голове Л. К., Лукиан Карлович за гроши сокровищниц мира оракулом и помощником, так фантазировать не научился. Случайно сошлось, тогда дал понять по-своему. Забрал доказательство по делу в виде старорежимных басней под одной, тайно сквозанул в Засмолинск, как смог далеко от монастыря. Отнеся в почтовую, возвратился на роковое подворье, нанимал дешёвый, полтора за ночь, из внутреннего внутреннего давно приготовленный серебряный лепесток. Языком и глотательным рефлексом ввёл. Посидел несколько, попытался вдохнуть, не смог. Немедленно синевой, руки к горлу, хоть и предупреждал, глаза с привычных орбит.

Не имея сил с орбиты повествования, вынуждены дом в отдалении от Херсонских по направлению ко Льгову. Того особенного рода, кто бы не мимо, ни за что бы не о том о месте любопытном, нужном для архитектурного всевластия, проскользнуть ценою жизни, хоть последним на там. Слоновья кожа серый, безликий, Николя Пеллетье после посещения Гревской, в обыкновенных два, обнесённый безотрадным деревянным, с черепичной -геометрическим решетом, пыльными, полость рта библиотечного мертвеца, необыкновенный длинной, но и. Внутри нечто, могущее первобытно-классическое любопытство, лицезрения-рукоположения, выдумку апофеоз жизненной надобности. Поминалось, дом длинен, путь от сугубого атеизма к трегубому атеизму, внутри строго на комнаты, ещё не поминалось. Одинаковые апартаменты-обители оппортунистов, не ах размерами, множественные по числу. Первый этаж таков, таков и. В каждой постоялец-обескураженный-здешними-обыкновениями. Сколько, столько и, зубов и капель яда. Пятнадцать, намечаемых Вселенских соборов. Каждый во фрак, под бриолином, с уродливыми бабочками на белоснежных, воняющих крахмалом и потом. Одноразовые солисты-перфекционисты да и только. И оно самое солисты хора имени перемирия Бадб. Безвестны сведенья отчего вздумалось запираться в доме-двупёрстной кишке, в комнатах со следами вытравленного борделя и сидеть, при полном концертном, собрались петь во все стороны акустики. Первый солист вместо табака нюхал порох, вместо бетеля жевал дробь, эксперименты продолжаются, второй на самом самоисториком, выступал чтоб покупать лопаты, верёвки и блоки, третий считал, он Уот Тайлер, только Уот со способностью внятно малевать, самолично все миниатюры к хроникам деятельности, прочих солистов к восстанию, четвёртый полагал, его кот, оставленный надзирать за домом, ходячая лаборатория пятиконтинентальной орнитологии, записывает наблюдения, прячет в отвинчивающемся полом, левым глазом умеет фотографические, правым сквозь листву и ветви, теперь, сидя в тосковал по громомурлыканью, пятый не отличал сторон света, небес и земли, часто мнилось до мачете в руках, наступает вниз головой, в такие думал, через пространственную опять утянуло на землю Димена или к Новозеландскому архипелагу, шестой избегал женщин, думая, ведьмы, если не ведьмы, колдуньи, какие не колдуньи, жёны друидов, если не жёны, дочери, если не дочери друидов, метят на него самого, а всё это ему тогда не подходило, седьмой с подштанников до несформировавшихся колен над дополнением известных бестиариев мира, как всем брехал для солидности, на самом только над «Шань хай цзин» и «Физиологом», в настоящий вопросом существования синих, для чего на Солькурскую гастроль, восьмой подробную хронику трёхсот шестидесяти пяти колонок, отмечал, что надрывает животы во всякий день в истории, сегодня 16 ноября, в 1532-м конкистадоры сошлись с инками во главе с Атаульпой, позже получило замеса при Кахамарке, в 1632-м в Лютценском сражении король Швеции Густав II Адольф, из хорошего, в 1824-м Гамильтон Хьюм (ему бы стакнуться с Абелем Тасманом) так и шнырявший вокруг, точно существование, походя реку Мюррей, самой длинной в Австралии, девятый исследованием целью натянуть или стянуть личину средневекового без размаха кистью Мастера Орозия, для чего на Солькурскую гастроль, десятый тем, вбрасывал дезой подлинные биографии Павла Орозия, теолога V-го, всякий раз изменяя радикальным, то рождался в Галикии, то умирал в Африке, одиннадцатый просто бедовым человеком, не знал чем и чему посвятить устремленья, таскался за хором в ожидании знака, для чего на Солькурскую гастроль, двенадцатый братом одиннадцатого, имел намеренье, так же лязг кандалов от родни, надзирать за, пресекая попытки посвятить невразумительным, обнаружения в голове свода теологических диспутов относительно загривков Асбурга, воплощения в стульях и гобеленах рабочего Спинозы, когда кропал «Этику», тринадцатый во всеуслышанье, знает, где в Москве можно провалиться, не укажет меньше чем за десять тысяч, четырнадцатый потирал руки по поводу, именно Андраш второму упырю Иордани Елисею из Трансильвании, пятнадцатый иной раз стихотворения и музыку для внутренних песен хора, запрещено глаголеть со сцены. Одну спроворили во имя массовых заключений под замко́м в разных дома близ Херсонских губернии С. в 1878-м.